(Автор: Светлана Пономарёва — преподаватель предметов “Техника речи” и “Клиросная этика” Клиросной школы при Ионинском монастыре г. Киева, регент церковного хора храма вмч. Димитрия Солунского).
…Несколько слов о речи, как главной составляющей клиросной этики.
Одна из самых острых тем, вызывающая бесконечные баталии на просторах православного интернета касается «неудобоваримости» и «сложности» церковнославянского. Безусловно, при восприятии на слух текстов на ц.с.я. есть некоторые трудности: отдельные примеры весьма неудачных переводов с греческого, проблема неверного понимания паронимов (при желании решаемая с помощью замечательного словаря О. Седаковой), но всё же основная часть всех проблем с пониманием богослужебных текстов прихожанами православных приходов лежит не в плоскости языка, а в плоскости культуры речи, дисциплины, профессионализма и прочих составляющих этики церковных чтецов и певцов. Без этих необходимых условий служба не станет сама собой понятнее и доходчивее, даже если перевести богослужение на суржик, подростковый слэнг или другие “понятные” языки. Эту проблему я и постараюсь наглядно обрисовать в данной статье.
Начало положено, филолог и журналист Анна Данилова в своей статье “Очередь из томатов, или о невнятной речи” со смелостью знаменитой чапаевской пулеметчицы сделала первую очередь — подняла столь серьёзный в наше время вопрос об культуре речи вообще, мои же томаты полетят исключительно в определённую цель — речь тружеников клироса, а именно чтецов и певцов.
Проблема безобразного отношения к богослужебным текстам настолько остра для наших клиросов, что мне, регенту церковного хора и преподавателю Клиросной школы, отсиживаться в окопе совсем не пристало.
Эта тема отзывавается острой болью во мне вот уже семь лет, с тех самых пор, как я впервые попала на клирос приходского храма. Дело было зимой. На втором месяце своей первой беременности я уже не могла ни ездить в маршрутках, ни ходить по льду. Таким образом, Киево-Печерская Лавра с её чтецами и хорами стала для меня недосягаема, как третье небо. Пришло время опуститься на землю и даже более того — погрузиться в неё по шею: влиться в т.н. «во-славу-Божью-клирос»ближайшего к дому храма. Честно говоря, если бы моя первая встреча с православием состоялась не в Лавре, а в некоторых из тех приходских храмов, где мне посчастливилось служить или присутствовать на службе, думаю, что моё воцерковление отодвинулось бы на неопределенное время.
Моя учеба и профессиональная деятельность до прихода на клирос всегда была плотно связана со словом. Нигде и никогда я не встречала более презрительного отношения к тексту, чем на наших клиросах. Нигде я не видела более пренебрежительного отношения к общему делу,к коллегам по общему делу,и это тем более страшно, что у нас не просто λειτουργία, у нас Божественная Литургия, и у нас не коллеги, а братья и сестры по духу и плоти Господа нашего Иисуса Христа. Вообще, если говорить откровенно, то и с такой прямой зависимостью качества работы от оплаты труда; с такими интригами, или, как принято у нас говорить, “искушениями”,как на клиросе, я ранее не сталкивалась. Мне очень трудно и стыдно признавать всё это, но деваться некуда. Я выбрала клиросное служение вполне сознательно, потому что несмотря на все эти печальные факты, нет большего счастья в жизни, чем осознанное участие в богослужении. Нет другого такого дела в мире, кроме славословия Господа, которое бы имело такую же осмысленную наполненность и при этом не имело бы границ познания — ни в ширину, ни в глубину, ни в высоту. Не говоря уже о том, что клиросное пение — единственное искусство, которое имеет, если можно так полушутя выразиться — перспективу в вечности. И мне до слёз обидно за все это “тяжелое наследие” советского времени, потому что у нас, у нас, братья и сестры, должно быть всё самое лучшее: не в театрах, не в корпорациях, не у протестантов, а у нас в родной Церкви! Простите мне, ради Христа, несколько жесткий тон моей статьи.
Плохая речь подобна зловонию, уважающий своё человеческое достоинство человек избегает мест, где плохо говорят. Причем, чаще всего это неприятие происходит на подсознательном уровне, иногда мы даже не понимаем, что оттолкнуло нас от этого человека: вроде и выглядит опрятно, и ничего плохого мы о нём не успели узнать (впрочем об этом много сказано в статье Анны Даниловой), и теперь, когда период гонений далеко позади, и информацию по любому предмету можно найти, не выходя из дома, а многие книги даже не нужно давать себе труда читать, их можно слушать (!), хоть лежа на кровати — стоит и нам задуматься, что это такое — плохая речь церковнослужителя,и чем это пахнет.
Именно плохая речь церковнослужителей породила весь этот фольклор, над которым мы так любим подсмеиваться — «побили снопами водителя фараона», «синим светом Тою показавый», «с чоловиком лучче, слава Тебе». Но эти “милые шуточки” в какой-то момент вдруг обретают грознейшие очертания — обращаются в прямую хулу: «без стеснения богослова рождшую» или, например, когда из слова «распинаемь» убирается одна единственная буква — мягкий знак.Иногда из уст церковного чтеца или певца с его высокого, ангельского места доносятся такие нечленораздельные звуки, что кажется, будто они исходят от пьяного или умственно отсталого человека!
Церковное чтение и пение ставит перед нами более сложные задачи, чем, например, дикторский или актёрский материал; более сложные и в дикционном, и в семантическом отношении. Даже самые громоздкие пьесы, самые трудные темы со множеством специальных терминов — лёгкое чтиво по сравнению, например, с воскресными догматиками Иоанна Дамаскина, псалмами, ирмосами канонов, эксапостилариями, и другими жанрами богослужебной поэзии. Дело осложняют (что уж скрывать) иногда довольно громоздкие переводы с греческого (как будто сделанные иностранцами): предподвизався1, любопразднственными2, медленноязычному3 и т.д., и нам, клирошанам нужно не только выговорить, но и приблизить тех, кто воспринимает службу из наших уст, к пониманию даже таких необычных слов. Таким образом, мы видим, что церковный чтец и певец должны быть во всеоружии: они обязаны быть приготовлены к своему чтению и пению, как минимум в три раза лучше, чем диктор телевидения, актёр, оперный певец — к своим.
Но происходит все как раз с точностью до наоборот: церковнослужители не уделяют работе над своей речью и текстами практически никакого внимания, в то время как актёры, дикторы, переводчики, певцы ежедневно трудятся над своей речью.
Предупреждая обычные в этих случаях возражения, что, мол, “Церковь — не театр”, “апостолы были простыми рыбаками и ничему не учились”, а “у первых христиан вообще было всенародное пение”, спешу возразить, что, увы, это самое обыкновенное “липовое благочестие”, которое прикрывает такую же самую обыкновенную лень. Все эти доводы не выдерживают никакой критики. Во-первых, сравнивать себя с первыми христианами как-то не совсем скромно. Разве мы в тех условиях, в которых были они, когда слово христианин было тождественно слову мученик? Разве мы имеем те благодатные дары, которые имели первые христиане?
Если мы не способны оплакивать свой грех ежедневно, как Петр, если не имеем дар языков, если открыто называясь православными, мы только выигрываем в глазах общественного мнения, если нам трудно даже представить, в каких условиях проходили богослужения первого века и что они из себя представляли (а это было такое вдохновение, что христиане могли импровизировать прямо на службе4), то скорее нам нужно смириться и все-таки чему-то поучиться, пока не поздно. Утверждение же, что “апостолы были простыми рыбаками” — это лукавство, смещение акцентов. Все, кто хоть раз прочитал Евангелие (а не только целовал его на службе) прекрасно знают, что на самом деле всё обстояло несколько иначе, а именно: среди апостолов были и рыбаки. И вполне возможно, это были совсем не простые(в смысле — дремучие и невежественные), а весьма уникальные по своим душевным и умственным качествам рыбаки, раз были избраны Самим Господом. Кроме того, не надо считать, что люди времен земной жизни Христа были такими уж недалёкими. Не нужно принижать ни античную культуру, ни тем более еврейский народ, от которого произошла Богородица, вместившая Самого Господа.
Что касается якобы “всенародного” пения, в котором не могли быть все профессионалами, то здесь опять же наблюдаем некоторые перегибы. “Всенародное пение” — явление не такое уж “всенародное”5, а главное — временное, закончившее своё существование вместе с окончанием гонений (а значит с появлением в Церкви большого количества людей с разными целями, что наблюдаем и сейчас) и оскудеванием глоссолалии. Уже Лаодикийский собор 15 правилом запретил “всенародное” пение.
Да, дорогие братья и сестры, Церковь — не театр. Но если церковный чтец уступает по подготовке чтецу-актёру, то театр, а не Церковь начинает осмысливаться обществом, как служение высоким идеалам, а богослужение — напротив — превращается в балаган. В тот самый, настоящий, языческий балаган из которого и выросло непреодолимое презрение православного народа к театру и актёрам. И наши молитвы превращаются из-за нашей плохой речи в языческие заклинания, смысл которых необязательно понимать: чтец их вычитывает,а прихожане их выстаивают. А ведь авторы этих молитв — мученики, идущие на смерть (напр. молитва третьего часа), святые преподобные мужи и жены, наконец, Богородица и Сам Господь!
Этот позор — магическое отношение к службе огромного количества прихожан и, как следствие, отторжение огромного количества людей, желающих осознанного участия в службе, от православия — почти целиком наша вина, уважаемые чтецы и певцы. Ведь на клиросе читается основная часть богослужебных текстов, и почти все изменяемые части службы — наша забота.
Страшно подумать, но церковный чтец, порой десятки лет уже “отслуживший” на клиросе, действительно зачастую не имеет ни малейшего понятия о прямо относящихся к нему предметах: правильном дыхании, артикуляции, орфоэпии, паузировке, логическом ударении, названии и предназначении богослужебных книг, о службах и их структуре, и даже о смысле читаемых им стихир, тропарей, гимнов, псалмов… Это равносильно тому, если бы хирург на операции резал бы “вслепую”, не зная ни диагноза, ни предназначения своих инструментов.
Что происходит с нами, братья и сестры, на что мы надеемся, выказывая такое пренебрежение Господу? Посмотрите вокруг, насколько усерднее другие служат своим богам.
Переводчик с английского в страшном сне видит, что он опоздал на встречу или выпустил из виду окончание -s в третьем лице единственного числа. Он трудится, как каторжный, заучивая огромные тексты, выслушивая тысячи тем, полностью переделывает свой речевой аппарат, и за какой-нибудь год уже различает и умеет воспроизвести несколько вариантов звучания английской буквы «О» ни один из которых не похож на соответствующий русский звук… Церковный чтец или певец, имея дело, с прародителем своего родного языка, где почти все корни слов ему понятны, через два десятилетия своего т.н. «служения во славу Божью» будет упорно делать одни и те же ошибки в одном и том же тексте, а при попытке регента исправить его чтение, может ответить: «Не знаю, всегда так читал, и ничего». А уж опоздания… В одном из храмов, где мне приходилось трудится, регент воздевала в благодарственном жесте руки к небу при виде каждого клирошанина. Никто её никогда не предупреждал, когда именно Их Светлость изволят осчастливить приход своим явлением, и даже являясь ближе к Евхаристическому канону, ничтоже сумняся, заходили на клирос и сразу же включались в пение. Выглядело и звучало это, как понимаете, ужасно, а у священника была замечательная позиция: “Ну что же можно поделать, ведь они во славу Божью поют”.
Актёр драматического театра приходит на спектакль за час до его начала.Это непреложное правило распространяется на все случаи: полный зал ожидается — или “три сестры и дядя Ваня”, Достоевский на сцене или глупый водевиль, много заплатят или ничего не заплатят. Если актёр приходит позже (допустим, за полчаса), он предатель, он подлец, потому что он всех заставил волноваться, и теперь он сам выйдет неразмятым и неподготовленным, и все его коллеги тоже, так как были выведены из строя его недисциплинированностью… До того, как я начала (на правах регента) сама устанавливать правила поведения на клиросе, я ни разу не видела (ни в одном из четырех храмов, где мне посчастливилось петь и регентовать), чтобы клирошане приходили на службу загодя, и хотя бы немного просматривали незнакомые тексты и распевались.
Пропускает переводчик встречу, актёр — спектакль только в одном случае — если они умерли. «Нормальный» же клирошанин пропускает службу, даже если у его двоюродной племянницы день рождения. (Про спевки я уже и не говорю! Бывало в моей практике и такое, что я два часа зимой ждала на спевке клирошан, и никто даже не позвонил. А потом выяснилось, что им просто холодно было пройти сто шагов до храма, а звонить не стали в надежде, что их отсутствие никто не заметит). Особенно отличаются таким “рвением” те, которые называют себя «певцами во славу Божию». Такое, стало быть, в их понимании, подобает славословие Господу…
Я — реалист и не требую от своих певчих такого настоящего служения, какое я наблюдала среди своих бывших коллег и сокурсников,не требую неукоснительного посещения спевок и служб клирошанами из мирян, особенно в условиях отсутствия оплаты за труды. Однако сейчас у нас есть правило: рассчитай свои силы, посоветуйся со своей семьёй и посвяти регента и других клирошан в свои планы относительно посещений спевок и служб. Это просто по-человечески вежливо! Пусть это будут только Рождество и Пасха, но зато добросовестно выученные песнопения, просмотренные загодя тексты канонов и стихир с параллельным переводом.
Ничего страшного, если клирос будет не таким многочисленным. Он должен быть прежде всего благообразным. А благообразие — это не опущенные глазки, а безупречность чтения и пения. Большой хор хорош, когда он поёт, как один человек, “едиными усты”, а если не так — лучше пусть это будет один-единственный певчий — за всех.
Клирошанину прощают (да и то с трудом) только отсутствие крыльев. Никто из прихожан знать не хочет, что у вас, допустим, сегодня совсем нет настроения петь “во умилении сердец”, что болит голова, что вы всю ночь провозились с больным ребёнком, что встали в пять утра, потому что до храма — полтора часа езды в этих ужасных желтых маршрутках, и теперь хочется только одного — чтобы все оставили в покое: ни теплинки в душе. Да, такие мы нищие, убогие, немощные, и лучший выход — признать свою немощь и, подключив наш главный козырь — волю — выпрямить спину, улыбнуться братьям и сестрам и включиться в работу. А остальное — любовь, доброту, умиление, молитву Господь даст за старание. Святые отцы Православной Церкви именно таким образом советуют бороться с отсутствием какого-то качества, например — с нелюбовью к кому-то: поступать так, будто любишь. И это не притворство, это — бережное отношение к окружающим, у которых те же проблемы, что и у тебя.
Профессионалы владеют нехитрыми приемами, как сделать своё пение и чтение не зависящим от множества обстоятельств — настроения, мелких болячек, и просто “критических дней”. Эти знания копились столетиями, проверялись множеством поколений церковных чтецов и певцов, и только крайнее наше невежество мешает нам пользоваться этим богатством во славу Божью.
Ничего нет зазорного в том, чтобы научиться правильно дышать и петь “на опоре”. Это помимо всего прочего, защитит голос от преждевременного старения, а нас самих от трагического выдворения с клироса из-за полнейшей профнепригодности буквально через пять-десять лет пения “на связках”. “Блеяние” или “козлогласование” в результате потери эластичности связок настолько режет слух и распугивает прихожан, что батюшка или регент обязательно найдут способ отстранить вас от пения. Сколько слез и нареканий в неблагодарности ( “да мы вместе этот приход поднимали!” “да я тут пела, когда никто не хотел петь”) я наблюдала за это недолгое время! Нет ничего «нецерковного» и «немолитвенного» в том, чтобы научиться управлять мышцами лица (как справедливо заметила Анна Данилова, именно за то и называющегося лицом, а не мордой — благодаря наличию речевых мышц и умению управлять ими), очень полезно и поупражняться в скороговорках, чтобы затем на труднейших для произношения паремиях Великой Субботы, когда «да молчит всякая плоть человеча» не разрушить этого благоговения, ляпнув что-нибудь неприличное.
А главное, братья и сестры, давайте сами понимать чтомы читаем и песнословим! Ведь самое первое, самое необходимое условие донесения смысла читаемого до сознания слушающего — понимание текста самим чтецом!
И не нужно этих лукавых измышлений, что возможно какое-то иное участие в богослужении — минующее сознание, работу ума и постоянную борьбу сердца за то, чтобы всегда выбирать Бога. Бдение и трезвение рекомендованы нам святыми православной Церкви, отнюдь не транс!
В молитве перед чтением Псалтири есть такие слова: “Господи, управи ум мой и утверди сердце мое, не о глаголании устен стужати си, но о разуме глаголемых веселитися…”Слово “стужати” переводится, как докучать, тяготиться чем-то, то есть это можно перевести как “Господи, направь ум мой и утверди сердце моё не бессмысленным шевелением губ тяготиться, но о смысле произносимого веселиться”.
Только с таким осознанным, разумным подходом к клиросному служению открывается вся его неупиваемая красота, вся его океаноподобная необъятность. Иначе — это каторга от которой действительно хочется сбежать под любым предлогом. Тогда “веселясь о разуме глаголемых” словес, мы сами будем бояться пропустить службу и сильно тосковать за клиросом, как за родным домом на чужой земле — в случае вынужденного пропуска. Клирошане, вдумчиво относящиеся к своему послушанию, горят как свечи, и “заражают” своим вдохновением других.
Иоанн Дамаскин, Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и многие-многие другие святые православной Церкви не гнушались образованием, в том числе и светским. И мы теперь читаем на службах их тексты и удивляемся их глубине. А ведь они являлись преемниками античной культуры, изучали обычные для тех времен светские предметы — грамматику, риторику, арифметику, геометрию, астрономию, теорию музыки (естественно, через “сито” христианства). Они, как пчелы, брали самое нужное отовсюду, и несли в Церковь, которая была (как ни странно это сейчас звучит!) — оплотом образования и культуры. Сейчас, после мерзости запустения советского периода, открывается множество училищ, кружков, школ, курсов при монастырях и приходских храмах, где специалисты с радостью готовы поделиться своими знаниями во благо Церкви, и даже если у вас нет на примете такой школы (в чем я вам очень сочувствую!) — есть Интернет, где можно найти все или почти все. Даже если вы живете в такой местности, где нет ни Интернета, ни библиотек, то в ближайшей музыкальной школе или доме культуры можно найти выпускников училищ и институтов культуры, музыкальных училищ и даже консерваторий, которые знают основные правила работы с голосом, они могут помочь тем, кто неравнодушен к этой проблеме, и желает хоть немного поднять уровень культуры на клиросах.
Конечно, тут не обойтись без поддержки священноначалия, и клирос чаще всего — зеркальное отражение области интересов священника. Но это уже другая тема, и этот вопрос уже не в моей компетенции.
2 Ирмос 3-й песни Пасхального канона.
3 Ирмос воскресного канона 7-го гласа.
4 “Толковый Типикон” М. Скабалланович, раздел “Апостольское богослужение”, главы 17-44
5 В книге Евгении Гинзбург “Крутой маршрут” есть описание такой Пасхальной службы, которая помогает нам представить всенародное пение первых, гонимых христиан: однажды в начале апреля в лютый мороз (дело было на Крайнем Севере в лагерях Якутии) заключенных воронежских христианок выгнали на снег босыми за то, что они не хотели работать в Пасху, и они несколько часов, стоя на снегу, распевали вместе пасхальные песнопения.
Комментарии закрыты.